Двусмысленность этого высказывания, казалось, должна была вызвать у Кавинанта сарказм, но он сдержался. Пожав плечами, он сказал:

— Как видишь, я ем, — словно не хотел претендовать на такой избыток здоровья.

Кеана, казалось, такой ответ вполне устроил. Он кивнул, слегка поклонился и вышел.

Глядя ему вслед, домозаботящаяся Веселая прошептала:

— Он не любит тебя?

В ее голосе слышался страх перед дерзостью и глупостью вохафта. Казалось, она спрашивала, как он осмелился с ним так обращаться, словно происшедшее прошлой ночью с Кавинантом возвело его в ее глазах в ранг ранихина.

— Для этого у него есть достаточно серьезные основания, — уныло ответил Кавинант.

Домозаботящаяся Веселая выглядела растерянной. Она спросила быстро, словно пыталась узнать что-то запретное:

— Потому что ты «прокаженный»?

Он видел, насколько это серьезно для нее, но чувствовал, что уже слишком много говорил о прокаженных. Подобный разговор компрометировал его сделку.

— Нет, — сказал он. — Просто он считает меня неприятным.

Услышав это, она нахмурилась, словно подозревая его в нечестности, и долго глядела в пол, словно пытаясь использовать силу камня, чтобы измерить его двуличность. Потом встала и снова наполнила до краев флягу Кавинанта. Отвернувшись, она тихо сказала:

— Ты все же считаешь меня ребенком.

Когда она шла прочь от него, бедра ее раскачивались вызывающе и пугающе, словно она полагала, что рискует своей жизнью, обращаясь столь вызывающе с Кольценосцем. Он смотрел ей вслед и удивлялся гордости людей, которые посвятили свои жизни служению другим, и их внутреннему миру, который сделал правду столь труднопереносимой.

Потом он перевел свой взгляд с Веселой на внешний край Обители, где под ярким солнечным светом стояли Морэм и Гибкая. Они стояли лицом друг к другу — каштаново-коричневая женщина и мужчина в голубой накидке — и спорили так, словно это был спор между землей и небом. Ветер доносил до него обрывки разговора:

— Я сделаю это, — настаивала она.

— Нет, послушай меня, — отвечал Морэм. — Он не хочет этого. Ты только причинишь ему страдание, и себе тоже.

Кавинант с беспокойством смотрел на них из прохладной темноты пещеры.

Большой, словно руль, нос Морэма придавал ему вид человека, который смотрит на вещи прямо, и Кавинант чувствовал уверенность, что он действительно не хочет того, против чего возражал Морэм.

Спор вскоре закончился. Гривомудрая оставила Морэма и пошла в нишу Обители. Она приблизилась к Кавинанту и чрезвычайно удивила его, упав перед ним на колени и прикоснувшись лбом к камню. Не поднимая головы и упираясь в пол ладонями, она сказала:

— Я — твой слуга. Ты — Кольценосец, повелитель ранихинов. Кавинант смотрел на нее, разинув рот. Он не понимал ее — в своем удивлении он не мог представить себе чувство настолько сильное, чтобы заставить ее так низко склониться. На лице его внезапно появилось выражение стыда.

— Мне не надо слуг, — проскрежетал он. Но потом увидел Морэма, беспомощно хмурящегося позади Гибкой. Он сдержался и продолжил уже мягче: — Я не достоин чести такого служения.

— Нет, — сказала она волевым тоном. — Я сама видела, как ранихины почтили тебя ржанием.

Кавинант ощущал себя пойманным в ловушку. Казалось, не было способа заставить ее прекратить унижаться. Он долго жил без такта и уважения, но обещал себе сдерживаться, потому что уже во время путешествия из подкаменья Мифиль ощутил последствия его согласия на то, чтобы люди Страны обращались с ним как с каким-то мифическим героем. С усилием он хрипло ответил:

— Но, тем не менее, я не привык к такому. В моем мире… я всего лишь маленький человек. Ваше уважение доставляет мне неудобство.

Морэм тихо с облегчением вздохнул, а Гибкая подняла голову и с удивлением спросила:

— Разве это возможно? Разве может существовать такой мир, где вы не относились бы к числу великих?

— Честное слово, — Кавинант сделал большой глоток из фляги.

Осторожно, словно опасаясь, что в его словах заключается все же какой-то иной смысл, она поднялась с пола. Откинув голову и тряхнув связанными в пучок волосами, она сказала:

— Кавинант Кольценосец, пусть будет так, как ты хочешь. Но мы не забудем о том, что ранихины почтили тебя ржанием. Если мы сможем чем-то помочь тебе, дай нам только знать. Ты можешь приказывать нам все что угодно — если это не идет во вред ранихинам.

— Одну услугу, пожалуй, вы могли бы мне оказать, — сказал он, глядя на каменный потолок. — Приютите у себя Ллауру и Пьеттена.

Когда он посмотрел на Гибкую, то увидел, что она улыбается. Он свирепо рявкнул:

— Она — одна из хииров настволья Парящее. А он — просто ребенок.

Они достаточно испытали, чтобы заслужить немного доброты.

Морэм мягко перебил его:

— Великан уже говорил об этом с гривомудрыми. Они согласились позаботиться о Ллауре и Пьеттене.

Гибкая кивнула.

— Выполнять подобные приказы не трудно. Если бы ранихины не были предметом наших забот, большую часть своих дней мы провели бы как во сне. По-прежнему улыбаясь, она оставила Кавинанта и ушла к яркому солнечному свету.

Морэм тоже улыбался.

— Ты выглядишь теперь гораздо лучше, Юр-Лорд. Как ты себя чувствуешь?

Кавинант снова занялся вином.

— Кеан уже спрашивал меня об этом. Откуда я знаю? В эти дни я часто не мог даже вспомнить своего имени. Я готов продолжать поход, если тебя интересует именно это.

— Хорошо. Мы отправимся в путь как можно скорее. Приятно, конечно, отдыхать здесь, в безопасности, но если мы хотим быть в безопасности и в дальнейшем, мы должны идти. Я скажу Тьювору и Кеану, чтобы они были готовы.

Но прежде, чем Лорд ушел, Кавинант сказал:

— Постой. Скажи мне одну вещь. Почему мы все же пришли сюда? Ты заполучил ранихина, но мы потеряли четыре или пять дней. Мы могли бы быть сейчас уже за Мшистым Лесом.

— У тебя есть желание обсуждать тактику? Мы считаем, что получим преимущество, если пройдем там, где Друл нас не будет ожидать, а также дадим ему время принять меры по поводу поражения у настволья Парящее.

Мы надеемся, что он вышлет туда армию. Если мы придем слишком быстро, то армия Друла будет находиться еще возле горы Грома.

Кавинанту все это показалось маловажным.

— Ты решил заехать сюда задолго до того, как мы были атакованы у настволья Парящее. Ты запланировал это заранее. И я хочу знать — почему? Морэм встретил требовательный взгляд Кавинанта, не дрогнув, но лицо его напряглось, словно он предчувствовал, что его ответ не понравится Кавинанту.

— Когда мы составляли план акции в Ревлстоне, я уже предвидел, что визит сюда принесет нам пользу.

— Предвидел?

— Я обладаю даром предсказания и могу иногда предвидеть.

— И что?

— Я не ошибся.

Кавинант не был готов продолжать расспросы.

— Забавно это слышать. — Но в голосе его было не так уж много сарказма, и Морэм рассмеялся. Мгновение спустя он смог сказать уже без горечи:

— Я был бы не прочь делать больше добрых прорицаний, но в наше время они слишком редки.

Когда Лорд ушел, чтобы заняться подготовкой отряда, великан сказал:

— Мой друг, в этом деле для тебя есть надежда.

— Предсказание очевидного, — фыркнул Кавинант. — Великан, если бы я был столь же большим и сильным, как ты, для меня всегда была бы надежда.

— Почему? Ты полагаешь, что надежда — дитя силы?

— А разве нет? Откуда еще может взяться надежда, если не из силы?

Будь я проклят, если не прав! Прокаженные несчастны по всему миру.

— А какой силы достаточно для надежды? Что же является мерой? спросил великан совершенно серьезно, чего Кавинант никак не ожидал.

— Что?

— Мне не нравится то, как ты говоришь о прокаженных. Ценна ли твоя сила, если враг сильнее?

— Ты допускаешь существование такого понятия, как «враг». Я полагаю, что это — несколько упрощенный взгляд на вещи. Нет ничего проще, чем обвинить в своих страданиях кого-то другого, врага, но это — еще одна разновидность самоубийства. Нельзя отказаться от ответственности и продолжать при этом жить.